"Проходя мимо"
* * *
Сегодня в Монако день похорон моего шефа великого импрессарио самых известных в мире оркестров и дирижёров. Он был единственным и необыкновенным как в жизни, так и в смерти, и, несмотря на то, что хотя бы раз в неделю он умирал, ему всё же удалось удивить всех нас своей нелепой смертью.
На траурной церемонии присутствовали восемь человек только служащие его артистического агентства Фениксв Монако. У него не было ни друзей, ни семьи, а родители его давно уже умерли. Тело же его любимого Демиса было транспортировано, согласно желанию его близких, в Грецию, чтобы быть захороненным там, на его родине.
Г-жа Дюваль, административный директор, принесла букет белых хризантем.
Белые хризантемы и Кири из Месса си минор Баха, ни в коем случае не Траурный марш Мендельсона, - звучит у меня в голове его драматический голос, которым он неизменно повторял эту фразу во время своих многочисленных умираний, постоянно инсценированных им в нашем офисе.
Бах? слышу я шёпот, который обвевает, как дуновение ветерка, траурную процессию, и испытываю болезненную конфузию, будто опасаюсь, что он встанет из гроба и начнёт на нас ворчать.
Никто не догадался о Бахе.
Его собственное артистическое агентство, которое в течение 25 лет организовало сотни концертов и огромное количество опер и балетов по всей Европе и в Латинской Америке, не смогло безупречно организовать одни обыкновенные похороны на кладбище Монако, в десяти километрах от офиса. Даже фуга Баха не сопровождала его прощания с миром.
Человек, для которого музыка была всем в его жизни, уходил из неё в полной тишине. Только дуновение ветерка, запутавшегося в ветвях деревьев, доносило какой-то грустный напев.
Свинцовое небо нависло тяжело и серо. Никто не плакал, но на всех нас навалились мысли, такие же тяжёлые, как это небо над нами.
Бросаю горсть земли на гроб, наблюдая, как мрачная бездна могилы медленно поглощает его.
Рождённый из праха в прах возвращающийся!- слушаю монотонный голос священника, который читает последнюю молитву.
Рождённый из праха в прах возвращающийся!- отзывается в моих мыслях выражение последнего унижения того, который хотел покорить судьбу и достичь полного контроля над жизнью и обстоятельствами с помощью метафизических и оккультных сил.
Но жизнь, упорная и неустоимая, продолжалась и после него, как будет продолжаться и после нас всех тех, кто собрался около его могилы.
Потому что единственный способ одержать победу над смертью
это оставить после себя след
след от дела своего,
след в улыбке ребёнка,
которая похожа на нашу улыбку
и которой мы дотрагиваемся до вечности.
* * *
...
-Ах, да, Инночка. Я задумался о Прокофьеве. Мы с ним были друзьями. И он, как
Шостакович, - ты ведь знаешь эту историю,- испытал на себе немилость.
- Однажды я пришёл к нему домой. Он был болен, и я решил сварить ему чай. Зашёл на кухню, чтобы взять сахар. Искал везде, открыл все ящики. Они были пусты. Во всей кухне я нашёл только кусок хлеба, жёсткого, как камень, и один пакет травяного чая. Ничего ему не сказал. Он тоже. Я понял, что ему неудобно. Только извинился, что сахару нет. На следующий день я организовал в консерватории, между коллегами, сбор помощи для него.
Глубокая, болезненная тишина заполняет всё пространство. Маэстро вздыхает и продолжает грустным голосом.
- Это были тяжёлые времена.Он был в немилости, запрещён; власти объявили его декадентским композитором, без таланта. Он жил в страшной нищете, но никому об этом ничего не сказал, не пожаловался никому. Человеческое достоинство, Инночка, цены не имеет. Тот, кто обладает им, скорее бы умер, чем утратил бы его.
* * *
...
- Ты, Инночка, не знаешь, что пережили мы во время коммунизма Прокофьев, Шостакович и тысячи других артистов, хорошо знакомых и не очень. Отречение нашего искусства, убийственная и унизительная общественная критика, унижение, изоляция, нищета, голод да, Инночка, ГОЛОД!
Но голод был более терпим, чем отречение и изоляция. Когда мы с Олей были в немилости, когда у нас конфисковали паспорта и аннулировали гастроли в России и за рубежом, большинство наших коллег и друзей повернулись к нам спиной. На улице делали вид, что не знакомы с нами. Письма, которые мы получали, приходили вскрытыми, а потом и вовсе перестали приходить. В то время часто говорили: и у стен есть уши. Это был чистой воды психический террор. Люди боялись всего. За один рассказанный анекдот можно было попасть в тюрьму. Я понимал их, но и страдал за них, за отсутствие в них творческой искренности, смелости, стремления защитить искусство и собственные убеждения, за их предательство. Да, за смелость приходилось дорого платить, иногда и ценой жизни. Я понимал их, но всё же душа у меня болела.
Я всегда защищал свои убеждения, как бы дорого это мне ни стоило! А иначе не могу. Когда нас изгнали из России Ольгу, меня и наших дочерей, - после целого года, проведённого в полной изоляции, отречения и нищеты, мы были убеждены, что это конец.
Сели в самолёт, летящий в Лондон, в убийственном настроении, задавая себе вопрос, где и на что будем жить. Когда мы прибыли в Лондон и сошли с трапа самолёта, нас ослепили вспышки фотоаппаратов. Ты представляешь, в каком шоке мы были? Нас ждали сотни журналистов и фотографов. Мы вылетели униженными изгнанниками, а прилетели в Лондон героями. Иногда от нищеты до славы расстояние ничтожно короткое.
* * *
Показывает мне свой багаж, располагающийся около круглого стола в одной из комнат.
- Вот это мои чемоданы Четыре сезона,- объясняет он.- Я ведь часто меняю климатические пояса, - лечу, например из Стокгольма в Рио де Жанейро, - тогда говорю Зое, чтобы она собрала мне летний чемодан. Лечу всегда через Париж, когда делаю пересадку с одного рейса на другой, для того, чтобы поменять свои чемоданы. Если не получается заехать домой, шофёр привозит чемоданы прямо в аэропорт. Таким образом, я путешествую с небольшим количеством багажа: только с одним чемоданом и виолончелью.
- Гениальная идея!- восклицаю я.
В этот момент улавливаю на себе сердитый взгляд г-на Шломского и не могу сдержать улыбки.
Г-н Шломский обычно путешествует со всеми своими чемоданами Четыре сезона, взятыми одновременно.
У тего даже имеется и ещё один пятый чемодан, на случай появления пятого сезона.
Современный климат настолько непредвидим и переменчив! Таким способом, он уверен в своей подготовке ко всевозможным климатическим зонам и переменам таким, например, как снежная метель на Экваторе или жара в Арктике. Более того, он возит с собой ещё и шестой чемодан, в котором хранится его документация. Это придаёт ему уверенности в том, что ему в своей жизни никогда не придётся скучать, если вдруг он захочет навести в ней порядок в случае, если из-за климатической катастрофы он останется заблокированным в каком-то уголке мира.
- Организация это нечто очень важное, - слышу я медитативный голос Маэстро.- Чем жизнь сложнее, тем лучше она должна быть организована. Я всегда поражаюсь, как Мартин может ориентироваться в своём хаосе. Сколько лет его знаю, у него всегда царит полный хаос.
* * *
Во время обеденного перерыва гуляю по Монако. Пью кофе на террасе Кафе де Пари и смотрю на город и на людей.
Монако один замечательный город, с великолепнейшей инфраструктурой и системой обслуживания. Здесь царят абсолютный порядок и безопасность.
Монако это заповедник богатых. Богачи со всех уголков мира имеют здесь резиденцию около 30 000 человек.
Местных жителей около 5 000, и они работают в администрации и торговле, придавая городу обманчивый вид такого же города, как и все.
Но Монако уникальная страна в мире, единственная, где богатые составляют большинство.
Он подобен Острову Утопии Томаса Мора, который стал почти реальностью, если не принимать в расчёт бедных, которые напоминают нам, что мы всё ещё далеки от идеального общества.
Бедные или пограничные жители работники или служащие из близлежащих окрестностей, которые приезжают на работу днём, а также и масса туристов всего лишь временное явление для Монако. Пограничных жителей здесь почти столько же, сколько и местных.
Богатых можно легко узнать, даже если они и скрывают это или плохо одеты,- по свободе движений, по беззаботности и самоуверенности их осанки. Они никогда не спешат, живут без стресса. Они чувствуют себя властителями времени и своей жизни. Где бы они ни появились, они располагаются по-хозяйски, как у себя дома. Монако их приёмный салон.
Во взгляде их читается одно блаженное спокойствие и уверенность в своём обеспеченном будущем, защищённом от мировых перемен, та уверенность, которая навсегда потеряна в жизни служителей, оставляя единственно уверенность в необеспеченном будущем.
Туристов и гостей города можно легко отличить по их виду бедных родственников, приехавших на посещение к богатой тёте. Они ведут себя тихо, неуверенно, их слепит роскошь, восхищает красота и изящество вокруг, в них читается респект.
Они делают фотографии на лестнице в Казино и перед многочисленными красными феррари, ролс-ройсами, бентли и другими люкс-автомобилями, паркированными перед входом в него.
А ближе к вечеру все посетители исчезают и оставляют город его хозяевам богатым.
Где-то к 18-19 ч., когда офисы пустеют, эти два мира Монако встречаются друг с другом. Никогда разница между богатыми и остальными не столь разительна и очевидна, как в этот час суток.
Работники и служащие, которые возвращаются с работы, - уставшие после долгого рабочего дня, вспотевшие, плохо одетые, в плохом настроении; они торопятся, чтобы успеть схватить переполненный поезд, который развезёт их по домам; и богатые - отдохнувшие, элегантные, в прекрасном настроении, ухающие духами; они выходят ужинать в роскошные, блистающие рестораны, чтобы начать свой вечер в атмосфере красоты, света, спокойствия и задушевности.
Проходя по улицам, можно почувствовать, как шлейф духов, тянущийся за богатыми, смешивается со следом пота, оставленного служителями. Это уникальный запах Монако - единственно возможное смешивание двух противоположных миров.
* * *
Премьера Ромео и Джульетты в театре в Сао Паоло близилась к концу.
Меня словно парализовало от волнения.
Это первая продукция моего агенства - нового, восставшего из пепла Феникса из Монако. Название точно подходило ему, будто г-н Шломский предчувствовал его судьбу, когда в момент его основания давал ему это символичное имя.
Несмотря на помощь и поддержку Маэстро Сергеевича и всего состава Феникс, с исключением Донателлы, которая покинула его, я не была уверена в успехе.
Занавес опускается.
Глубокая тишина наполняет зал.
Зажмуриваю глаза и не дышу.
Бесконечное ожидание.
Просто ужас.
Роже сжимает мне руку, чтобы придать кураж. Впервые вижу, как напряжён Джорджио. Собираю всю свою смелость и направляю взгляд широко открытых глаз в сторону публики.
Залп аплодисментов взрывает зал.
Я замираю на месте. По лицу стекают слёзы.
Какая красота! Лица, озарённые энтузиазмом, бурные аплодисменты, крики Браво!, просто триумф...
Перевожу дух. Наконец, начинаю дышать спокойно. Обнимаю Роже и Джорджио.
Занавес поднимается, сцену заполняют артисты, Маэстро поднимается на сцену и делает мне знак, чтобы вышла и я.
Я не решаюсь. Он настаивает.
Поднимаюсь и подхожу к нему.
Он обнимает меня.
-Это большой успех, лапочка! Я же говорил тебе!
-Бескрайне благодарю Вас, дорогой Ваня. Это благодаря Вам!
-И тебе тоже!
-И Фениксу!
И г-ну Шломскому,- думаю я про себя. Благодарю его от всего сердца и посвящаю
эту премьеру ему.
Ваня пожимает мне руку. Я смотрю на зал и склоняюсь в глубоком смирении перед публикой, перед судьбой, которая дала мне этот шанс, перед гением Прокофьева, Маэстро Сергеевича и всех великих артистов, известных и неизвестных, перед их жертвой на алтаре искусства, перед человеческим гением, перед искусством...
"Искусство, которое существует для того, чтобы мы не умерли от правды."
Вечное искусство...
КОНЕЦ
